Музыкальные инструменты

– А вы моральны?

– Да, – мягко говорит он. – Ну, не стану говорить, что я достиг необыкновенных высот нравственности.– Что, совсем? – не верю я.
– Да, удивительное дело: какие-то обрывки из отрывков.

Здесь кусок вытащил, там кусок, ничего не стыкуется, как разбитая тарелка… Наверное, это из-за того, что меня таскали с места на место в детстве. Из-за профессии отца (отец Леонтьева работал ветеринаром-оленеводом. – Авт.) больше шести месяцев мы нигде не задерживались.

– Женщины, как известно, делятся на прелесть каких глупеньких и ужас каких дур. Ваши – какие?

– Ну не знаю, не знаю… Я ведь в зале тесты на IQ не провожу.

Не дурочки – серые и непролазные, это точно. Раз пришли ко мне, уже не дурочки. Нет, они у меня умницы.

Несколько часов спустя он будет стоять на сцене самого большого концертного зала, забитого так, что не то что яблоку – окурку негде упасть, заваленный цветами, подарками, конфетами, мягкими игрушками… И сотни женских рук будут рвать края его одежды в разные стороны – каждая к себе.

– Господи, они так к нему тянутся, – остроумно заметит кто-то, – будто надеются коснуться и исцелиться.

А еще через час, когда Леонтьев после бесконечных выходов на бис раздаст бессчетное число автографов и наконец выйдет на улицу, его сметет, намертво прижмет к стене и утопит под собой никем не контролируемая толпа поклонниц.

– Шо они таки хотят от Валэры? – недоуменно спросит у меня с непередаваемым акцентом сотрудник местной службы безопасности. Мы с одинаковым любопытством будем наблюдать, как голова Леонтьева исчезает под нависающими фотоаппаратами и прыгающими вверх-вниз женскими головками.

И я скажу ему на чистом иврите:

– Секса!

Благо слово это на всех языках мира звучит одинаково.– Почему?

В его глазах и одновременно в голосе вновь вспыхивает легкая насмешка.

– Я скажу тебе… Завтра.
– Но завтра не наступит, – протестую я, – ведь все кончилось.
– Куда ты торопишься? – лениво тянет он. – Целая жизнь впереди, еще можно столько раз встретиться…

– Я сейчас хочу!

– Нет, завтра… В конце концов мы вместе летим в Москву.

– А что это вы так спокойно говорите?! – возмущаюсь я. – Помнится, когда в Питере фанаты вашу шубу из чернобурки в клочья разнесли, вы не были таким благодушным!

– Конечно, злился, жалко было, – припоминает он, – но здесь… – и после паузы, – все иначе. Жить тут нелегко.

И тревожнее, чем в Москве, и с работой тяжело…

– Это правда, – сдаюсь я, – многие возвращаются в Россию.

Он неожиданно смеется:

– У меня поклонник был – уже в годах, но ярый такой! Он уехал в Израиль.

Он играет интервью, как нотную строку, и остается вещью в себе, закрытой раковиной, которая может хранить внутри жемчужину… А может – с большей, кстати, вероятностью – оказаться пустой.

– А вы могли бы, как Дориан Грей, продать душу дьяволу? – вопрос приходит неожиданно, как-то вдруг.

02.08.2013