Музыкальные инструменты

любуюсь.

– Как по-твоему, почему в Питере и марш удался, и вообще оппозиция лучше себя
чувствует, а в Москве все окончательно сгнило?
– Насчет того, как себя чувствует оппозиция в Питере, – самая наглядная история
случилась с Максимом Резником, лидером питерского «Яблока». Он выходил из офиса,
когда на него напал милицейский наряд. Его избили и при этом обвиняют в
оскорблении и избиении милиционера. А с какой бы стати ему нападать на ментов?
Это к вопросу о том, как хорошо оппозиции.
А насчет различия между Москвой и Петербургом… Ну, наверное, в Москву чаще едут
за славой, а в Питер – за реализацией духа.– Это нас развело давно, потому что я сейчас почти ни с кем не общаюсь. Все было
уже в девяностые. Ты помнишь, какие все мы были в девяносто первом? Спустя три
года все это стало растворяться в жажде хлеба и зрелищ… «Хлева и зрелищ», сказал
бы я.– Помню. На кладбище. Было тяжело – а вещь вышла неожиданно легкая… Помню, как в
деревне писал «Просвистела». Пушкина не зря дразнили Французом – он сделал
французскую прививку, а Майк – английскую. У него есть та мера откровенности, та
легкость (несмотря на огромные, небывало длинные баллады!), которой до этого в
русском роке не было. Потом эту манеру освоил БГ, привнеся собственную
ироническую загадочность.

– Как ты к нему относишься сейчас?
– Он безусловный художник, и я, пожалуй, резковато написал о нем в «МК», что он
«просветлился до слепоты». Хотя в этом что-то есть… 

– А Бутусов?
– А Бутусов – нежный, хрупкий, добрый с любимой семьей. Многие любят опустить человека до своей
поляны. Я к этому снисходительно отношусь. – А к Макаревичу, допустим? Который сыграл на Васильевском спуске за победу
Медведева?

– Это был исключительно свободный человек, не сочинявший, выдиравший из себя
музыку. Его альбом «Сто лет одиночества» – лучший, я думаю, – стоит у меня на
той же полке, что и Моррисон, Башлачев…
А Саш Баш погиб потому, по-моему, что у него кончился определенный этап. Надо
было превратиться во что-то совсем другое. Это дело небыстрое. Переждать
молчание труднее всего.

– Ты часто так превращался?
– В середине девяностых что-то переламывалось, в начале нулевых – еще раз… И
сейчас что-то происходит, я это чувствую и жду.
– Ты бываешь в Уфе?
– Ежегодно.

– С каким чувством?
– С чувством родства. Там мои одноклассники, десятки моих женщин, там нормальная
родина. Но в Уфе надо ко всему прикладывать определение «феодальный», так было и
будет. Прежде был феодальный социализм, теперь феодальный капитализм. В
остальном город не меняется. Восток – дело тонкое, Петруха…

25.11.2013